Кортасар Хулио - Другое Небо
Хулио Кортасар
Другое небо
Ces yeux ne t'appartiennent pas... ой les as tu pris?
....IV, 5
Иногда я думал, что все скользит, превращается, тает, переходит само
собой из одного в другое. Я говорю "думал", но, как ни глупо, надеюсь, что
это еще случится со мной. И вот, хотя стыдно бродить по городу, когда у
тебя семья и служба, я порой повторяю про себя, что, пожалуй, уже пора
вернуться в, свой квартал и забыть о бирже, где я служу, и, если немного
повезет, встретить Жозиану и остаться у нее на всю ночь.
Бог знает, давно ли я это повторяю, и мне нелегко, ведь было время,
когда все шло само собой и, только задень плечом невидимый угол, попадешь
неожиданно в тот мир. Пойдешь пройтись, как ходят горожане, у которых есть
излюбленные улицы, и оказываешься чуть не всякий раз в царстве крытых
галерей - не потому ли, что галереи и проулки были мне всегда тайной
родиной? Например, галерея Гуэмес, место двойное, где столько лет назад я
сбросил с плеч детство, словно старый плащ. Году в двадцать восьмом она
была зачарованной пещерой, где неясные проблески порока светили мне сквозь
запах мятных леденцов, и вечерние газеты вопили об убийствах, и горели
огни у входа в подвал, в котором шли бесконечные ленты реалистов.
Жозианы тех лет смотрели на меня насмешливо и по-матерински, а я, с
двумя грошами в кармане, ходил, как взрослый, заломив шляпу, заложив руки
в карманы, и курил, потому что отчим предрек мне умереть от сигарет. Лучше
всего я помню запахи и звуки, и ожиданье, и жажду, и киоск, где продавали
журналы с голыми женщинами и адресами мнимых маникюрш. Я уже тогда питал
склонность к гипсовому небу галерей, к грязным окошкам, к искусственной
ночи, не ведающей, что рядом - день и глупо светит солнце. С притворной
небрежностью я заглядывал в двери, за которыми скрывались тайны тайн, и
лифт возносил людей к венерологам или выше, в самый рай, к женщинам,
которых газеты зовут порочными. Там ликеры, лучше бы - зеленые, в
маленьких рюмках, и лиловые кимоно, и пахнет там, как пахнет из лавочек
(на мой взгляд - очень шикарных), сверкающих во мгле галерей непрерывным
рядом витрин, где есть и хрустальные флаконы, и розовые лебеди, и темная
пудра, и щетки с прозрачными ручками.
Мне и теперь нелегко войти в галерею Гуэмес и не растрогаться чуть
насмешливо, вспомнив юные годы, когда я чуть не погиб.
Прелесть былого не тускнеет, и я любил бродить без цели, зная, что
вот-вот войду в мир крытых галереек, где пыльная аптека влекла меня
больше, чем витрины широких, наглых улиц. Войду в Галери Вивьен или в
Пассаж-де-Панорама, где столько тупичков и переулков, ведущих к лавке
букиниста или к бюро путешествий, не продавшему ни билета; в маленький
мир, выбравший ближнее небо, где стекла - грязны, а гипсовые статуи
протягивают вам гирлянду; в Галери Вивьен, за два шага от будней улицы
Реомюра или биржи (я на бирже служу). Войду в мой мир - я и не знал, а он
был моим, когда на углу Гуэмес я считал студенческие гроши и прикидывал,
пойти мне в баравтомат или купить книжку или леденцов в прозрачном
фунтике, и курил, моргая от дыма и трогая в глубине кармана пакетик с
невинной этикеткой, приобретенный в аптеке, куда заходят одни мужчины,
хотя и надеяться не мог пустить его в дело, слишком я был беден и слишком
по-детски выглядел.
Моя невеста, Ирма, никак не поймет, почему я брожу в темноте по центру
и по южным кварталам, а если б она знала, что особенно я люблю Гуэмес, она
бы ужасно удивилась. Для нее, как и для матери, нет л
